| |
Я родился в Роттердаме. Моя мать — еврейка. Отец — врач, специализировавшийся на тропических болезнях. Он не был евреем. Я рос единственным ребёнком. Кроме меня и матери, из нашей семьи в войну никто не уцелел.
В 1942 году немецкие оккупанты ужесточили преследования евреев, и мы были вынуждены носить жёлтую звезду. Однажды (тогда мне уже исполнилось одиннадцать лет) мать остановили на улице, так как на ней не было жёлтой звезды и у неё не оказалось документов, удостоверяющих её личность. Арестовав, её привели домой. Зайдя в комнату и заметив на камине мою фотографию, немецкие солдаты спросили, кто это. Мать ответила: "Мой сын, но его сейчас здесь нет". Солдаты стали допытываться, где я нахожусь, но мать молчала. Тогда они принялись избивать её — до тех пор, пока она не крикнула, что я в школе. Они пошли в школу и сказали директору: Нам нужен Ави Магид. Директор отказался меня выдать. Немцы ушли, но вскоре вернулись и сказали ему, что моя мать велела, чтобы я шёл домой. Разумеется, это была ложь.
Я был уведён и арестован. Меня с матерью отвезли в главное полицейское управление. К вечеру там собралось достаточно пленных, и нас перевезли в большой барак на Стилтесплейн. В подобных бараках немцы держали людей до их отправки в концентрационные лагеря. Обстановка там была ужасная. Люди плакали; кого-то избивали; все понимали, что впереди их ожидает только худшее. На моих глазах эсесовцы совершали ужасные злодеяния. В свои 11 лет я видел, как они забивали людей до смерти. Там я впервые столкнулся со смертью.
В июле 1942 года нас на поезде повезли в лагерь Вестерборк, находившийся в Дренте, одной из сельскохозяйственных провинций на севере Голландии. На краю большого леса немцы в 1939 году создали этот лагерь, чтобы здесь содержать голландских евреев, прежде чем посылать их дальше — в лагеря смерти в Польше и Германии. Сразу бросался в глаза огромный ров с забором из колючей проволоки, затем множество деревянных бараков, окрашенных в ржаво-коричневый цвет. В центре находился смотровой плац, а в конце поля маячили трубы крематория. Была уже почти ночь, когда мы с матерью сюда прибыли, поэтому сначала я почти ничего не разглядел.
Немецкие солдаты вталкивали нашу несчастную группу в ворота со сторожевыми вышками, как вдруг началась паника. Не знаю, по какой причине. Возможно, задние испугались, что их будут бить, и стали напирать на передних. Тогда-то и случилось то, чего я больше всего боялся: меня разлучили с матерью. До этого момента мы никогда не расставались. Мать была для меня единственным связующим звеном с домом, с миром. Я подумал: Это самый несчастный день в моей жизни. В бараке с трехъярусными деревянными нарами, куда меня втолкнули, надо мной оказался ещё один мальчик из Роттердама моего возраста, Япи ван Клеф. Он страдал ночным недержанием мочи. Спать под ним было не очень-то приятно.
На следующее утро солдаты подняли всех на перекличку. Я узнал, что нужно стоять прямо, сколько бы это ни продолжалось, если ты оглядывался по сторонам, то получал удар. Всё это было мучительно и приводило в отчаяние. Взрослые вслух говорили о своём страхе смерти, о том, что любой день может стать для каждого из нас последним: вас вызовут на транспорт а это означает верную смерть. Взрослые не задумывались о том, какое ужасное впечатление производят их разговоры на детей.
Начальству стало известно, что мать по специальности медсестра, и потому её поселили в другой барак. Через шесть месяцев нашего пребывания в лагере, с июля до донца декабря 1942 года, наступили сильные холода. Но мы по-прежнему носили ту же одежду, какая была на нас в день отъезда. В бараках отсутствовало отопление; жизнь становилась всё мрачнее и мрачнее. Некоторым пленным предоставили льготы: они могли зарабатывать и кое-что покупать в лагерном ларьке. Но у нас не было ни привилегии, ни денег.
Меня не били, но я пребывал в постоянном страхе так как знал, что нас ожидает, если пошлют в Польшу или Германию.
Затем случилось самое невероятное — нам представилась возможность бежать. Это было так: я сидел в бараке, как вдруг вошла моя мать и вывела меня оттуда. Она сказала, что ворота не заперты и мы можем выйти из лагеря. Возможно часовой куда-то отлучился и оставил открытыми ворота. Сделал ли он это с умыслом или нечаянно, мы так никогда и не узнаем. Подойдя к большим стальным воротам с колючей проволокой наверху, мы увидели, что они действительно приоткрыты. Пойдём, — сказала мама, — но я колебался. Меня охватил страх. Всё же матери удалось меня уговорить, и мы выскользнули из лагеря.
Дорога, ведущая в лагерь, была узкой и асфальтированной, изначально предназначавшейся для фермеров. Итак мы были на свободе, но страх, что нас могут в любую минуту обнаружить не позволял нам радоваться. Если встретится машина с немцами, то нас поймают, и случится самое худшее.
Мы шли уже с четверть часа, как вдруг показалась машина. В ней сидели двое голландских полицейских. Единственной мыслью было: Они увезут нас обратно в лагерь. Но один полицейский прошептал что-то на ухо своему товарищу и затем сказал: "Быстро садитесь, поедемте с нами". Мы сели в машину, ещё не зная, куда нас повезут. Едва мы тронулись, как машину остановили двое в штатском. "Плохо дело, — сказал один полицейский". Те двое были голландские нацисты. Они спросили:
— Кто эта женщина с мальчиком? Евреи?
Полицейский ответил утвердительно. Затем добавил: "Мы должны отвезти их в Ассен на допрос". Голландские нацисты проглотили это и отпустили нас. Полицейские и в самом деле отвезли нас в Ассен, но не к оккупационным властям. Они доставили нас в дом участника сопротивления и попросили его помочь нам.
Выходя из машины, мать поинтересовалась, как зовут наших спасителей. Она сказала: "Когда кончится война, мы вас отблагодарим". Но те отказались назвать свои имена, что, конечно, понятно с точки зрения их безпокойства за свою безопасность. После освобождения мы пытались их найти, но безуспешно.
На следующий день нас посадили в поезд, пообещав, что нас встретят на вокзале в Роттердаме и отвезут в укромное место. Во время пути нас никто не безпокоил, но мы всё равно тревожились, так как не знали, как будут выглядеть встречающие.
Когда поезд остановился в Роттердаме, к нам подошёл человек и спросил:
— Вы приехали из Ассена?
Мы ответили:
— Да.
И сразу поняли, что попали в хорошие руки. Спустя день нас отвезли в Гаагу и там разлучили: мама поехала в одно место, а я в другое. Вскоре маму снова арестовали и вывезли. Но она уцелела — единственная из всей семьи. Мы увиделись уже после войны.
Когда я добрался до моего убежища, хозяйка дома сказала:
— Молодой человек, первое, что нужно сделать, это отоспаться; у тебя совершенно измученный вид.
Она отвела меня в маленькую спальню с аккуратно заправленной постелью и думала, что я сразу же лягу отдыхать. Но это было невозможно: в ушах у меня ещё звучали крики избиваемых, перед моими глазами проходили ужасные сцены, которые я видел в лагере и во время транспортировок. Моя голова разрывалась от ужаса и всего того, что довелось мне пережить, и я никак не мог успокоиться. Было ровно четыре часа пополудни, за окном ясное небо; в маленькой комнате светло и солнечно. Я сидел прямо в кровати, с расширенными от страха глазами, прислушиваясь, не придёт ли кто, чтобы снова меня забрать. Я находился в состоянии шока.
Пока я сидел, дрожа от страха, в солнечной комнате вдруг стало темно, как ночью. Я ещё не успел осознать, что случилось. Я не понял, что наступила темнота, пока в правом углу комнаты не увидел светящуюся фигуру. Только светящийся контур. Руки, окружённые сиянием, указывали в мою сторону.
Когда я увидел эту фигуру, все мои страхи тотчас исчезли. Я совершенно успокоился и больше не боялся. Это длилось, вероятно, меньше секунды. Затем комната снова стала такой, как и прежде: солнечной и светлой. Я спрыгнул с кровати и побежал вниз, в гостиную, где за столом сидела моя приёмная мама.
Она очень удивилась и спросила:
— Что случилось? Я только что уложила тебя в постель. Единственное, что я тогда спросил:
— Кто такой Иисус?
Хозяйка с еще большим удивлением взглянула на меня:
— Почему ты спрашиваешь об этом?
Я рассказал ей о том, что видел. Она была верующей и сказала:
— Ты видел Господа. Садись, я расскажу тебе, кто такой Иисус.
И она поведала мне об Иисусе. Он пришёл на землю спасти нас, и Он и есть обещанный Мессия. В последующие дни она дала мне Библию, и для меня открылся новый мир.
Я сознательно последовал за Господом и ежедневно благодарил Его за то мгновение, когда в самый трудный момент моей жизни Он явился мне. Я не искал Его; это было невозможно, так как я не знал Его; Он искал меня.
После войны я соединился с мамой и рассказал ей о том, что испытал и что я хотел бы следовать за Иисусом; что я верю в Него как в нашего Мессию. Она ответила: Сынок, если ты думаешь, что это правда, я даю тебе моё благословение.
Мама так и не пришла к вере. Когда я рассказывал ей об Иисусе, она обычно говорила: "Должно быть, Иисус был хороший человек". Но она не смогла Ему открыться и так и не обратилась. Она умерла в 1983 году в возрасте 84 лет.
Из моего убежища я установил связь с одним роттердамским пастором. Он вёл занятия по изучению Библии в своём доме и, посещая их, я многому научился.
После войны я завершил своё образование. Посещал Художественную Академию в Роттердаме, а по вечерам ходил в музыкальную школу, где обучался игре на фортепиано. Затем я занялся эрготерапией, и в течение двадцати лет проработал в различных больницах в качестве эрготерапевта.
Эрготерапия — это своего рода дополнение в физиотерапии. Вы делаете с пациентами специальные упражнения, чтобы помочь ему лучше владеть частями своего тела, если они поражены какой-либо болезнью или отказали в результате несчастного случая.
Я встретил Эстер, мы поженились, и у нас родилась наша первая дочь. Моя жена — не еврейка; она выросла в христианской семье. Затем мы эмигрировали в Израиль. Наиболее важной причиной, по которой мы решили окончательно обосноваться в Израиле, явилось наличие скрытого антисемитизма и повторяющиеся время от времени его новые вспышки. Страх, что неонацизм может снова поднять голову, заставил нас решиться на переезд сюда. Это было десять лет назад. Мы больше не являемся голландскими подданными; у нас израильское гражданство.
Когда мы сюда приехали, нас спросили:
— Куда бы вы хотели поехать?
Я ответил:
— В Галилею.
Но с таким же успехом они могли и не спрашивать, так как там не нашлось места.
Нам сказали:
— Дома есть только в районе Негева.
Ну, что ж, тогда в Негев. Так мы попали в Беер-Шеву. Мы стали первыми, кто получил квартиру в этом новом районе. Раньше, выглянув из окна, можно было увидеть верблюдов, шагающих с бедуинами на спине. Иногда выход из двери дома бывал заблокирован стадом овец, которых пасли бедуинские девочки. Но, увы, всё это исчезло из-за разрастания города.
Мы считаем, что у нас здесь хорошая атмосфера: люди открыты и ощущают своё единство. Возможно, это потому, что наш город не является таким деловым центром, как, например, Тель-Авив, где все спешат, чтобы побыстрее попасть на работу. У них остаётся гораздо меньше времени на общение. Когда я иду по городу, все со мной здороваются. Но это потому, что я живу здесь уже более десяти лет. Меня при встрече спрашивают: "Как поживает ваша семья? Всё ли впорядке?" Все приветливы, благожелательны.
Первые несколько лет я работал в качестве эрготерапевта, до тех пор пока мы не занялись нашим теперешним делом! Между тем у нас родилось ещё двое детей
Это началось 5 лет назад. Внезапно среди ночи Эстер разбудила меня: "Я думаю, что получила знак от Господа". Она рассказала мне, что у неё было видение, указывающее на то, что мы должны открыть свой дом для людей, терпящих нужду.
Я выразил недовольство, что меня разбудили среди ночи и не сразу воспринял идею принимать в свой дом других людей. Я сказал Эстер: Хорошо, малышка, утром я помолюсь и попрошу Господа подтвердить мне это и, если возможно, дать нам какой-нибудь знак. Я и в самом деле так поступил и пришёл к заключению, что жена права. Я только не знал, с чего нам начать, и снова просил у Господа подать какой-нибудь знак.
В тот вечер в Беер-Шеве в семь часов собиралась группа для изучения Библии. Я пошёл туда раньше Эстер, так как она оставалась ещё дома кое-что приготовить для детей. Она сказала: "Можешь идти, я приду через несколько минут". Вскоре после начала собрания приходит Эстер и вызывает меня:
— Тебе необходимо вернуться домой; к нам в дверь постучался человек, нуждающийся в помощи.
Я сразу же отправился вместе с ней домой, где, и правда, нас ожидал какой-то человек. Недолго думая, он выбрал именно наш дом и позвонил в дверь: в связи со своими семейными обстоятельствами, он не знал, что ему делать.
Он оказался наркоманом; у него не было денег, и он просил приюта. Знак, о котором я просил, я получил, можно сказать, с телеграфной скоростью. Это был наш первый гость из наркоманов, проживший у нас три месяца, пока не очистился.
У нас всего три комнаты. Старшая дочь отдаёт свою комнату каждому новому гостю, а младшая дочь укладывается на ночь здесь, в гостиной: составляются вместе два кресла.
Между прочим, мы с женой также спим в гостиной. Сын и старшая дочь спят в единственной оставшейся спальне на двухъярусной кровати. Что касается нашего первого постояльца-наркомана, то у него сейчас всё хорошо, и мы постоянно поддерживаем с ним отношения. Его семейная ситуация полностью нормализовалась.
С тех пор к нам то и дело обращаются с просьбой взять к себе кого-либо из наркоманов, даже от имени официальных органов. Социальные службы, представители закона и пенитенциарной системы знают, что мы верующие. Мы заявили об этом с самого начала, и они принимают нас безоговорочно такими, какие мы есть. Израильское правительство не реализует социальных программ, подобных имеющимся во многих странах. Поэтому многое здесь должно делаться по личной инициативе. Для организованной борьбы с наркоманией в стране не хватает денег. К сожалению, мы единственные верующие, кто этим занимается: берём к себе в дом наркоманов и заботимся о них.
Из восемнадцати наркоманов, прошедших через наш дом за последние годы, шестнадцать пришло в норму. Двоих мы были вынуждены отпустить, так как они сами не проявляли интереса к своему исцелению; остальные в настоящее время ведут себя нормально. В среднем они проводят у нас по три месяца каждый. В течение этого времени они являются членами нашей семьи — во всём; именно таков наш замысел. Из-за приверженности к наркотикам в их жизни начисто отсутствует какая бы то ни было дисциплина. Но в каждой семье существуют (или должны существовать) правила: в определённое время вставать, в определённое время завтракать, обедать, ужинать и т. п. Благодаря трудовому распорядку в семье, они возвращаются в русло нормальной жизни.
За время, прошедшее с тех пор, как мы прибыли в Израиль, наша духовная жизнь обогатилась на 100%. Мы захотели принять крещение здесь, в водах Иордана. Это был незабываемый день. Мы специально так поступили, желая начать абсолютно новую жизнь в служении Господу. Я бы даже сказал так: смыть своё прошлое и целиком отдать себя Господу. С того времени мы занимаемся делом, которое указал нам Господь.
Здесь в Беер-Шеве имеется маленькая община мессианских евреев, немного верующих арабов и небольшое количество верующих других национальностей. Мы собираемся все вместе каждую субботу вечером на службу. Кроме того, у нас проводятся еженедельные вечерние занятия по изучению Библии. И наконец, у нас ещё есть Джосси, наш приёмный сын. В этом месяце ему исполняется четыре года. Он родился здоровым, но в шестимесячном возрасте захлебнулся водой. Его матери не было дома. Когда она пришла, у её сына уже наступила клиническая смерть. Ребёнка отвезли на скорой в больницу, что заняло полчаса, и там его удалось вернуть к жизни. Но его мозг испытал чрезмерную нагрузку, и его полностью парализовало. Когда его родители услышали об этом, то не захотели его забирать. Он был слепой, глухой и парализованный. Он не мог глотать, и поэтому его нужно было кормить искусственно. Родители бросили его, не смогли принять его таким.
Мы услышали эту историю от одного социального работника из этой больницы, помолились и спросили у Господа, что бы мы смогли сделать. На следующий день мы пришли в больницу и сказали: Послушайте, мы думаем, что сможем создать для этого ребёнка атмосферу любви и тепла. Так Джосси стал жить у нас. Мы очень благодарны Господу.
С тех пор как он стал жить у нас, его состояние значительно улучшилось. Каждые двадцать минут ему нужно давать — через нос — двадцать миллилитров жидкого питания.
Из-за полученной мозговой травмы он совсем не растёт и не прибавляет в весе. Но, как видите, он может сам двигать своими ручками. Уже в течение некоторого времени он снова способен немного слышать. Он различает свет и тьму, но больше, мы подозреваем, пока ничего не видит. Посмотрите-ка, его ручки двигаются. Поначалу он вовсе не мог этого делать. Мы уверены, что у Бога есть какой-то план в отношении этого ребёнка. Ведь он был уже клинически мёртвым, лишь спустя более получаса возвращён к жизни, и состояние его понемногу улучшается, причём не благодаря техническим средствам в больнице, а здесь, дома, и прежде всего силою Святого Духа. Жизнь Джосси не безсмысленна. Мы считаем за Божье благословение для себя, что, в силу нашей любви к Мессии, мы можем о нём заботиться. Может быть, любовь — единственное, что он в состоянии испытывать. Хотя он ничего не видит и не слышит, но явно чувствует нашу любовь.
Эстер работает по полдня в доме для престарелых. Это наш главный источник доходов. Средняя зарплата там составляет 850 шекелей в месяц, но, как правило, Эстер работает только по утрам и лишь изредка во второй половине дня. А цены всё время растут. Мы не получаем никакой компенсаций за то, что берём к себе в дом наших, приверженных к наркотикам, гостей (как я их называю). Они разделяют с нами всё — что мы имеем и чего не имеем; просто они живут с нами одной жизнью.
Сам я, как видите, художник. Я написал эти виды Иерусалима и проиллюстрировал две книги: одна из них посвящена празднику Песах, а другая — предназначена для детей старшего возраста. У меня были две выставки, но, конечно, всё это не даёт регулярного дохода. Можно смело сказать, что мы — бедные.
Считаю ли я себя мессианским евреем? Что ж, я оказался достаточно евреем, чтобы быть арестованным нацистами и чтобы получить разрешение на проживание здесь. Когда я был ещё мальчиком, моя мать часто повторяла, что мы — евреи, не вкладывая в это никакого религиозного смысла. Итак, я знал, что мы евреи, но не понимал, что это означает. Когда я спрашивал об этом мать, она говорила: "Послушай, сынок, я не могу тебе объяснить точно: это нечто внутри тебя, это — у тебя в крови". Так я никогда и не получил вразумительного ответа на свой вопрос. И если сейчас вы спрашиваете меня, считаю ли я себя мессианским евреем, то я должен сначала спросить себя: А что такое еврей?
Да, я рождён матерью-еврейкой, благодаря чему, согласно израильским законам, считаюсь евреем. Но я также являюсь последователем Иешуа. Бог, Который трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит (Исайя 42:3), — научил меня состраданию.
|
|
| |
